Librarian chic – антигламур
Н.В. Логинова
Библиотекарь в зеркале книги
Едва выйдя из младенчества, я погрузилась в чтение и с семи до двадцати семи читала почти без перерыва. Впадала в чтение, как в обморок, оканчивавшийся с последней страницей книги. Отзывчивость моя к печатному слову так велика, что вымышленные герои стоят в одном ряду с живыми, близкими людьми. Я – одна из тех редких счастливиц, которые с легкой болью прерванного наслаждения покидают в конце рабочего дня свой пыльный и душный подвал, не успев насладиться за день ни чередой каталожных карточек, ни белесыми листками требований, ни живой тяжестью томов, опускающихся в мои худые руки.
С годами я научилась отличать в огромном книжном океане крупные волны от мелких, а мелкие – от прибрежной ряби. И, главное, всегда могла пасти свою душу на высокогорьях мировой литературы. Но от бесконечного чтения зад мой принял форму стула, а нос – форму груши, с раннего возраста я ношу очки, свожу плечи и сутулюсь, стесняясь своего богатства спереди и унылой плоскости сзади. Да, не красавица усредненного канона, а может быть, даже вовсе лишена общепринятой миловидности, и судьба библиотекаря – смотреть в книгу, видеть в книге собственное отражение и самой отражаться в книге.
Я – Сонечка. Библиотекарша. Милая Сонечка, такой молодой верблюд (не мышь), нежное и терпеливое животное. Генеалогия моего характера демонстративно литературная, а имя символично своей прямой семантикой. Такой меня создала Л. Улицкая.
Сонечка – человек не повседневный, она – редкая личность. «Сонечка» – это главная и любимая наша мысль о библиотекаре, гимн нашей профессии, гимн в прозе, который надо читать стоя. «Сонечка» – наша честь и слава.
Представив образ библиотекаря на простом сравнении – Homo Legens – Человек Читающий и совсем наоборот – Человек Нечитающий, – можно подойти к замечательной мысли, «что, конечно, Дева с Книгой лучше девушки с веслом».
И я бы сделала это обязательно, если бы цели мои были исключительно комплиментарные и апологетичные. Разумеется, проще и приятнее было бы сделать выборку образов замечательных и положительных библиотекарей и заманить вас в ловушку. Но, как честный человек, должна сказать правду – на примере публицистики такой анализ сделать вообще невозможно, поэтому стоит тщательнее относится к тому инструментарию, который у нас всегда под рукой – к художественной литературе.
А в художественной литературе все психологические типы и ситуации описаны и разобраны и полезнее квалифицированному психологу, чем даже Юнг и Фрейд. Художественная литература в индивидуальных образах отражает то, что типично, имеет всеобщее значение. Горький признавался, что живет в мире маленьких Отелло, Гамлетов, маленьких Дон Кихотов и маленьких Дон Жуанов. «Из этих незначительных существ, из нас, поэты создали величественные образы. Я живу в мире, где совершенно невозможно понять человека, если не читать книг, которые о нем написаны». Горький вообще утверждал, что подлинную историю пишет не историк, а художник.
И чего только не пишут эти художники: «Иной человек, как говорится, ни к чему не может себя пристроить. Такие никчемные создания обычно поступают на службу куда-нибудь в библиотеку или в редакцию. Тот факт, что они ищут себе заработок именно там, а не в правлении Живностенского банка или Областном комитете, говорит о некоем тяготеющем над ними проклятии» (Карел Чапек).
Многих авторов при лицезрении библиотеки охватывает грусть. Они видят в книгах на библиотечных полках какую-то трагическую печаль. Хосе Мария Сааведра сообщает, что «библиотеки – это кладбища книг… У книг осталась с жизнью одна-единственная связь – названия, занесенные в каталог, так же как имена усопших, сохранившиеся лишь в списках похоронной конторы».
Исаак Бабель в «Публичной библиотеке» пишет: «То, что это царство книг, чувствуешь сразу. Люди, обслуживающие библиотеку, прикоснулись к книге, к отраженной жизни, и сами как бы сделались лишь отражением живых, настоящих людей. Даже служители в раздевальной загадочно тихи, исполнены созерцательного спокойствия, не брюнеты и не блондины, а так – нечто среднее. Дома они, может быть, под воскресенье пьют денатурат и долго бьют жену, но в библиотеке характер их не шумлив, не приметен и завуалированно сумрачен. В читальном зале – служащие повыше: библиотекари. Одни из них – «замечательные» – обладают каким-нибудь ярко выраженным физическим недостатком: у этого пальцы скрючены, у того съехала набок голова и так и осталась. Они плохо одеты, тощи до крайности. Похоже на то, что ими фанатически владеет какая-то мысль, миру неизвестная. Хорошо бы их описал Гоголь! У библиотекарей «незамечательных» – начинающаяся нежная лысина, серые чистые костюмы, корректность во взорах и тягостная медлительность в движениях. Они постоянно что-то жуют, хотя ничего у них во рту нет, говорят привычным шепотом. Вообще испорчены книгой, тем, что нельзя сочно зевнуть».
Вспомним В. Шаламова. Библиотека (в детском восприятии по крайней мере) отпугивала своей таинственностью, сложностью, официальностью. «Лакированные барьеры выше нашего роста оберегали от нас книги. Книги прятались где-то глубоко внутри, их к нам выводили, выносили по каким-то секретным зашифрованным запискам – ключами шифров мы не владели, – обращаться за помощью к библиотекарше было слишком мучительно, читать надо было за столом, рядом с незнакомыми, чужими людьми… Чтение в присутствии других всегда было для меня неприятно, даже стыдно – еще хуже, чем писать душевное письмо на почте, – все хочется загородиться и боишься зазеваться – вдруг кто-нибудь прочтет то, что ты написал».
В.М. Шукшин в сказке «До третьих петухов» был свидетелем того, как в одной библиотеке вечером, часов этак в шесть, заспорили персонажи русской классической литературы. Еще когда библиотекарша была на месте, они с интересом посматривали на нее со своих полок. Потом не то Онегин, не то Чацкий определили библиотекаршу как «вульгаритэ», а какой-то господин пришибленного вида, явно чеховский персонаж, осудил робко длину юбки библиотекарши.
Последним в этом ряду хулителей библиотекаря стоит у меня не писатель, а один из правительственных сотрудников США: «Я считаю, что большинство людей инстинктивно не любят библиотекарей и по неудобствам, которые они причиняют, ставят их лишь после зубных врачей».
Понятно, что безупречным от природы может быть только йогурт «Ermann», но здесь прямо сон Татьяны: «Сидят чудовища кругом». Сюда бы крещеной водички! Я могу утешить особо впечатлительных: хуже (в смысле страшнее) образа учительницы Тракторины Петровны в романе С. Василенко «Дурочка» вообще ничего нет! Что внешность? Лучше быть маленьким коллежским секретарем, временно исполняющим обязанности коллежского асессора, никчемным человеком, ни к чему не способным, неизвестно чем занимающимся, лучше даже, если тебя сравнивают с работником похоронной конторы, но не Тракториной Петровной, чье имя скоро станет именем нарицательным. Страшно, если страшный человек имеет страшную власть! Внешне это вполне приличная женщина, но абсолютный нравственный урод, которому государство поручило воспитывать детей. Собирательный образ учительницы (тоже очень страшный) есть у Татьяны Толстой – «стальные государственные зубы». Так что не такие уж мы и страшные. А, да, есть еще страшная библиотекарша Аделия Лортц из книги «Полицейский из библиотеки» Стивена Кинга…
Сейчас серьезно пишут о том, что в основе любой профессии лежит физиология: X-фактор в зрачке у моделей, отсутствие или недостаток сексуальных гормонов у бомжей (это во Франции так решили).
В природе библиотекарства – почти физическая любовь к книге (по Бунину). По Борхесу. По Шаламову. По Карелу Чапеку. Борхес настаивал, что книга – естественное продолжение руки, и покупал книги, уже будучи слепым, потому что нуждался в их близости. Шаламов мечтал иметь собственные книги, чтобы гладить их, мять, трогать, он находил даже какие-то особенные, эротичные глаголы, чтобы описать свои действия. Карел Чапек сравнивал книгу с тарелкой супа, которую видит перед собой голодный. То есть существует порода особых «книжных людей», которые не могут жить вне книжного пространства и для которых физическое присутствие книги очень важно.
Методика изучения образа библиотекаря в художественной литературе, предложенная в проекте ИФЛА, предполагает прежде всего контент-анализ литературных текстов (роль библиотекарей в развитии сюжета, одежда, привычки), но в литературе советской России эти методы «не работали» ввиду принципиальной специфичности раскрытия темы. Фигура библиотекаря была знаковой. Вспомним известную философскую мысль, что при описании социальной структуры общества необходимо определить социальный персонаж, находящийся на нижней ступеньке этой структуры. Фигуры ярче библиотекаря в данном контексте не найти. Библиотекарь – крайний персонаж русской интеллигенции. Я не буду сейчас вдаваться в лексикографическое исследование этого понятия, мы провели исследование, пытаясь проследить, насколько судьба наша связана с интеллигентскими комплексами по-русски. В такой стране, как наша, не очень удобно жить. «Неясно, что это за традиция, угнездившаяся с давних пор в нашем отечестве: помещать драгоценные плоды духа, как и земли, непременно в холодное подполье». Уйти в подполье можно было по-разному. Вспомним о «Сонечке» (сон как высшая свобода. Состояние внутренней раскрепощенности для героини естественно и привычно. Можно обозначить ее тип как «внутренний эмигрант»). Есть другие формы ухода в подполье, не только взгляд на библиотеку как на прибежище чудаков (как у Бабеля), а исключительно важный для отечественной традиции образ «канцелярии присутствия» (повести Горышина «На реке» и «Огонь» Кузнецова – устройство «по блату», желание отсидеться). Можно обозначить этот тип как «штампованные интеллигенты».
Кстати, сейчас в современной литературе появился термин «уйти в ящик» – выбор профессии как способ выразить отношение к тяжелым реалиям жизни (к нему прибегают не свободные от комплексов, пришибленные внешними обстоятельствами, так называемые пришибленные интроверты).
За рубежом – образ «библиотеки – пещеры». Человек, жаждущий уединения. Человек – пещера. В России человек прячется от жизни не всегда в том же смысле, что его западный коллега (вспомним повесть А. Солженицына «Раковый корпус», где некто Шулубин вначале – красный профессор, затем – методист, наконец – библиотекарь. Происходит так называемое выдавливание в рамках системы). Присутствие в библиотечной работе рутинных черт создает колорит интеллигентного Акакия Акакиевича. Вот поэтому в литературе послесталинского времени постоянно возникает образ библиотечной профессии как жизненной ловушки для интеллигенции.
Специфика нашей работы – загадка для авторов. Герои попадают в библиотеку случайно, никогда специально не учась. Часто мы встречаем образ бедного, но честного библиотекаря как нравственный императив.
Из истории нам известно, что просветительская функция библиотекаря была замещена пропагандистской, но, к счастью, не нашла своего отражения в художественной литературе. Функция хранителя нашла свое воплощение в повести И. Эренбурга «Анна Петровна». Интеллигентность, вежливость, моральный ригоризм, одиночество – верные признаки профессии библиотекаря. Мы можем отметить в художественной литературе даже функцию сопротивления и самопожертвования (например, в пьесе А. Галина «Библиотекарь»).
Нет необходимости анализировать долго произведения художественной литературы 50–60-х годов. На современный слух и взгляд в них слишком много риторики и мало психологии. Вся литература существовала под логотипом «Литература есть нравственность». Персонаж был значим исключительно с точки зрения выполнения своих функций.
Сейчас мы переживаем кризис интеллигенции. Кризис индивидуального сознания. Можно ли показать падение нравов на примере библиотекаря? Можно, и очень ярко. Вероятно, особенно ярко – в повести Веры Калашниковой «Ностальгия». Такая современная модель приспособления через интеллект. Критик Сергей Костырко не советует читать эту повесть особо впечатлительным мужчинам. Наш библиотекарь, библиотекарь новой библиотечной волны, пытается устроить свое счастье вдали от Родины и узнает для осуществления этой цели (близко узнает) приличное количество немецких мужчин. Существует свод законов для детектива: в кустах не больше одного рояля, убийцей не должен быть иностранец. Должен ли существовать канон для написания повести о библиотекарше (кстати, в Германии говорят «библиотекариня»)? Привыкли мы как-то к нравственной чистоте, как без нее? А вот, собственно, и о детективе. А. Маринина удачно использовала штамп мыши в романе «Шестерки умирают первыми». Не будем говорить о художественных достоинствах в произведениях Марининой, но прием «витализации» она воплощает удачно. Ее герои не идеальны. Каменская не моет окон, не готовит, курит и некрасива, но умна. И она профи. Библиотекарь и (по совместительству) киллер Кира – красавица, но не очень умна. Поэтому шестерка в большой игре. Оказывается, наши профессиональные качества – настойчивость, умение сосредоточиться, привычка к монотонной работе – лучшие качества киллера. Но все-таки как киллер Кира не профессионал. Потому что деньги не бывают первопричиной убийства. Как повод, как вторая причина – да, но не как причина первая. Для библиотекаря Киры киллерство – это способ самоутвердиться. Или уход из внешней скуки (библиотека здесь постоянно ассоциируется со словом «скука») во внутреннюю жизнь, где азарт, игра, опасность. Такой «новый внутренний эмигрант». Или подтверждение тезиса о том, что мы, находясь по-прежнему внизу интеллигентской пирамиды, можем вдруг выказать бунт самым неожиданным образом (почти по Достоевскому, где бунт самых слабых есть самый страшный бунт). Хотя представления об интеллигенции у Марининой весьма смутные, интеллигентный человек у нее «не читает Тополя и… слушает музыку Губайдулиной». Интеллигентная Сонечка уходит в себя, чтобы пасти свою душу на просторах великой литературы, а Кирочка идет отстреливать мужчин. Но все в рамках жанра, все довольно органично – виноват тот, на кого не подумаешь. Более чем удачное использование штампа «библиотекарь – мышь».
И список книг о библиотекарях пополняется: П. Коэльо, И. Рэнкин, Ж.-К. Гранже и другие.
Библиотека, как известно, бесконечна. Этот образ разработан Борхесом исчерпывающе (если забыть о ее бесконечности). Это и вселенная, и бесконечная книга. «Библиотека всеобъемлюща», – говорит герой «Вавилонской библиотеки». Она включает в себя «все, что поддается выражению – на всех языках». Борхес пишет, что Библиотека – это Вселенная, а человек в ней – лишь несовершенный библиотекарь (добавим: а человек в ней – лишь несовершенный библиотекарь: чудак, романтик, просветитель и хранитель).
Мигель де Унамуно считает: цель науки – каталогизация Вселенной, необходимая, чтобы иметь возможность вернуть ее Господу Богу в полном порядке. Главное – каталог. Система.
В Интернете вы можете найти задачу «Хулиган в библиотеке», предложенную С. Берловым и Ф. Назаровым. Вероятно, не случайно математики решили доказать Лемму о торжестве порядка, Лемму о торжестве беспорядка и, наконец, Лемму о полном беспорядке именно в библиотеке. Оказавшись как-то раз в библиотеке без присмотра, изощренный хулиган Вася переставил сто томов (впоследствии он делал и другие гадости, пытаясь запутать библиотекаря, – постоянно переставлял тома в самых разных комбинациях). Учитывая все полуварианты, инварианты, инверсии, четные и нечетные версии, а также стратегию Васи, именно библиотекарь должен вычислить с точностью до аддитивной константы и доказать Лемму о торжестве порядка. Если библиотекарь не справится, страшно представить последствия – Полный Беспорядок.
Да, мы жаждем порядка. Возможно, в этом кроется женская природа нашей профессии – желание все разложить по полочкам, все записать и запомнить. Дело не в консерватизме. Это желание в мире, наполненном хаосом, в этом мире упорядочить, организовать пространство, хотя бы расположенное непосредственно вокруг. Организовать информацию и уметь ее использовать. Всем и для всех! И это самая лучшая, самая сладкая ловушка для интеллигенции – та информационная, интеллектуальная клетка, из которой невозможно вырваться. Да и не хочется!
Вот так можно было бы и закончить, как будто пройдя тест психиатра Р. Персо «Романтичны ли вы?!» Да, довольно романтичны. Не хотим быть на историческом горизонте такой знаковой фигуркой, как мышь.
Придумываем и создаем различные классификации и типологии, помогающие нам определить свою социально-психологическую принадлежность. Итак, библиотекарей, как и всех других людей, можно классифицировать по право- или лево-полушарности, то есть более креативных или более техничных по деловым качествам или свойствам темперамента. Можно придумать также типологию литературную: библиотекари по Бердяеву (очень русские душою, но без организующего начала) или по Розанову (с такой саморефлексией, что не могут выстроить сюжет собственной жизни, прямо как в русской литературе). По этой же типологии есть такие, которые, как порядочные постмодернисты, представляют мир как текст (как милый сердцу Милорад Павич). Есть и такие зловредные, как Хорхе у Умберто Эко, а также такие же умные как сам Борхес (ну, или почти такие же).
Но какими бы мы ни были разными, независимо от рода-племени, от пола и группы крови, есть нечто, что определяет – имеешь ли ты отношение к библиотечному делу или нет.
Библиотека учит читать, расшифровывать – творит новые загадки (очередное подтверждение тезиса ловушки). Безусловно, если сюда попал ТОТ человек. И если это Настоящая Библиотека – не с цементным полом и тоталитарными издержками, а на мощном культурном слое и с прозрачными стенами, просто пронизанными идеологией гуманизма.
Одна моя юная коллега сказала недавно, что в нашей библиотеке ей нравится все, все, начиная с архитектуры – высокие потолки, шикарная лестница, арочные окна, свет… прозвучали все прекрасные метафоры роста (прошу не путать с карьерой), самой библиотеки и информации.
И вот представьте, что в такую библиотеку попадают молодые специалисты, от которых «не спряталась судьба» (по определению И. Уэлона). Они проходят на заповедную территорию через культурный терминал и таможенно-эстетический контроль.
И у них появляется своя модель для сборки, свой локомотив «Желание». Они сами начинают конструировать свои представления, потому что они не флэш-моберы, связанные при помощи примитивных технических средств, и не социально закодированные эрудиты. Это их собственные картинки библиотечной жизни. У них есть своя идеология и философия, где нет места жестокой конкуренции (для них это слишком банально), потому что они не монстры-трэш современной литературы, – зачем им монстры?
Потому что современный стиль – это работа в команде, самодостаточность и индивидуальность каждого. У каждого есть своя ролевая позиция, и никто не обвиняет в проблемах своего комрада. У кого – мысли ясны, у кого метафоры остры. Принцип Одной семьи. Трассы, бегущей за горизонт. И все очень серьезно и сложно. И соответствует сложности современного нам мира. И противоречивое наше сознание, в котором находит место и скромное обаяние привычного, «все та же прелесть однообразия» (по Бунину), и внешняя оболочка, яркая упаковка нового вполне отражает противоречивость этого мира. Здесь живут Мистер Обязательность и Госпожа Фантазия. Здесь и завихрения, турбулентность от перемещения информационных потоков, и та неуловимая пыль, застрявшая в ботинках и пропитавшая одежду, застывшая на наших губах, то неистребимое и необратимое, обязательно бумажное на вкус, что зовется звучным словом «современная библиотека». Доминанта библиотечного бытия над сознанием. Библиотека как призвание. Что само по себе и не ново.
И вот тогда, когда обозначились уже индивидуальности, оказалось, что вот они – типологии, о некоторых из которых так долго твердила нам художественная литература (появилось кое-что и новое):
Библиотекарь играющий + филолог классический (с функцией – хранительница). Ролевые игры – увлечение и убеждение, что это самый верный путь к книге. Как «хранительнице» ей приходится каждый день доказывать Лемму о торжестве Порядка.
Обязательно должен быть (и появляется!) в этой типологии идеалист, романтик, мечтатель. Который моделирует образ идеального читателя и сам /сама органично вписывается в эту эстетическую модель.
Библиотекарь-космополит. Непосредственность и социальное рвение. Вяжет нити коммуникаций. Обычно является «лицом библиотеки».
Привлекательный библиотекарь. Практический психолог. Проблема социально-культурной реабилитации решаема, если ими занимается привлекательный библиотекарь. Использует почти все типы коммуникативной дистанции. Умеет подчеркнуть связь своих построений с реальностью и мыслит в категориях долженствования.
Наконец, типичный библиотекарь. Человек современной информационной культуры, техническая мысль дружит с гуманитарной. Отзывчива на инновации, к креативу всегда готова. Верит в его убеждающую силу и готова иллюстрировать каждое слово и идею. Убеждена в том, что идеология без технологии значит очень мало и наоборот. Считает, что технология библиотечного успеха – в мультимедийности как принципе. К проектам подходит концептуально. Соответствует мировым и библиотечным стандартам.
Сейчас мы установились в пространстве некоторого собственного усилия, тикают наши биологические часики, и мы жаждем библиотечного Ренессанса. Мы не транслируем свои правила жизни и культурные установки. Мы просто Борцы за информационное равенство населения в новых форматах связи (скромно!). Труженики прописей в формулярах. Рассказыватели бабушкиных сказок и потребители самой маленькой потребительской корзинки (о блеске и нищете профессии см. выше да и ниже). Мы разные, но родственны по фундаментальным гуманитарным признакам, рыцарским жестам верного служения и масонским знакам, означающим поиск своего в толпе. Мышь библиотечная – скудный материал для случайной иронии, мы здесь такие можем развернуть терминологические пассы… Главное – быть рядом с людьми, равными тебе по интеллекту. Подкожную старомодность мочалкой не стереть, мы поддерживаем текст традиции, отражаемся от книги и лишаемся ментального покоя. Мы лишаемся ментального покоя, а затем при помощи личного интеллектуального инструментария осуществляем свой свободный выбор. Настолько свободный, что наблюдающей стороне он может показаться абсолютно бессмысленным и дурацким. Или мы попали не сами собой, а с помощью счастливой случайности, божьей милости или другого неучтенного фактора. Чтобы до приятной боли в душе ощутить – это стоящее дело. Хоть оно ничего не стоит.
Переведем дыхание, господа! Послушайте, если Библиотека существует, значит, это кому-нибудь нужно? Значит, нужно, чтобы приходили люди с 10 до 19, а мы бы сидели в ней и учились этим новым информационным, образовательным, гуманитарным и прочим технологиям? Чтобы когда-нибудь понять, что это библиотечная сила является составляющей движения. И чтобы точно знать, что если ты сел на велосипед, то надо крутить педали. А если ты танцуешь, то надо танцевать.
Наконец, последнее. Надо ли Мышке становиться ежиком, чтобы доказать свою значимость? Современный неологизм – библиотечный шик – это стиль, намеренно подчеркивающий интеллектуальность и безразличие к трендам. Своеобразный антигламур. Библиотечная мода – подчеркнутая интеллектуальность. Профессия – как подвиг вне стилистики глянцевых журналов.
Источник: http://www.library.ru/3/reflection/articles/loginova_01.php |
